Сан-Антонио - Мое Почтение, Красотка

---

Погода такая, что и судебного исполнителя не выгонишь на улицу. Дождь,
опять дождь, все время дождь с порывами ветра, облепляющими вас кучей
мокрых опавших листьев... Я начинаю жалеть о Лазурном береге, откуда
недавно вернулся. Не то чтобы я был мимозой, но ноябрь в Париже считаю
совершенно несъедобным. Парень, занимающийся на небесах водой, расходует
ее не скупясь! Мой плащ прилипает к моей шкуре. Начался насморк, что
является плохим знаком.
Борясь против гриппа, я бросаю в бой мое секретное осеннее оружие номер
один - ром. С самого утра я постоянно заливаю его себе в желудок. Чистый,
в виде грога, белый, темный... Моя самая последняя находка - смесь рома с
апельсиновым сиропом: на ладонь рома, на один палец сиропа... Попробуйте,
отличная штука! Смотрю на свой хронометр, констатирую, что до визита к
большому боссу осталось убить больше часа, и решаю завалиться в киношку.
Захожу в холл, залитый неоном, и покупаю на десять колов эмоций.
Едва опустившись в кресло, понимаю, что попал на супербредятину сезона. На
экране, на первом плане, гладя плюшевого мишку, воет смазливая идиотка.
Лично мне воющие девки действуют на нервы. К счастью, в зале тепло. Я
кладу свою шляпу на соседнее кресло и начинаю дремать. Время от времени я
поднимаю шторы посмотреть, как идут слезоточивые занятия киски. Просто
невероятно, каким дебильным кажется кино, когда смотришь его урывками.
Смешнее всего звуки, если сидишь с закрытыми глазами. Слышатся хлопки
дверей, потом негритянская музыка, потом вздох угорелой кошки...
Каша невероятная. А ведь есть продюсеры, выставляющие такое дерьмо на
венецианский фестиваль. Есть и идиоты, дающие Оскаров этой слащавой
тягомотине! Оскаров! Я решаю в один из ближайших дней основать премию Жюль
или Эжен, которую вручу какому-нибудь документальному фильму о
енотах-полоскунах или о грыжевом бандаже...
Я дохожу в своих философских размышлениях до этого места; когда какой-то
мужик плюхается своей задницей в кресло, на которое я положил сушиться мою
шляпу. Конечно, я начинаю награждать его словами, не вошедшими в наш
знаменитый словарь Ларусс. Он возмущается и объясняет, что если шляпа
начала свою карьеру на моей голове, то окончание оной под его задницей
ничего не изменило в ее судьбе, а если я буду продолжать возникать, то он
заставит меня сожрать остатки этой самой шляпы.
Не знаю, известно ли вам о моих предыдущих подвигах, но очень мало
двуногих могут похвастаться, что разговаривали с Сан-Антонио в таком
стиле. Те, кто это делал, пройдя через мои кулаки, запросто могли
подходить к своим кредиторам и просить огоньку, не опасаясь быть
узнанными. Я хватаю нахала за лацканы пальто и резким рывком опускаю
одежду на его руки. Его лапы заблокированы... Он тотчас успокаивается.
Тем временем метраж дури подходит к концу, идиотка на экране пускает
последнюю слезу под звон колоколов. Зажигается свет. Я смотрю на давителя
шляп и вскрикиваю:
- Фердинанд!
Он, весь белый, открывает зенки с туннель Сен-Клу и бормочет:
- Господин комиссар...
Я отпускаю пальтишко, и он медленно поднимает его на плечи.
Фердинанд блатной. Не авторитет, а так, дешевка. Мелочь пузатая.
Занимается всем понемножку, лишь бы иметь навар и не особо пачкаться.
- Ты чего,- спрашиваю,- заделался в крутые?

Сапковский Анджей - La Maladie

---

Я вижу коридор, пронзивший сумрак скал
В моем сознаньи — страшный, колдовской,
Безмолвный и безвременный, пустой —
Зеркальным холодом меня он оковал.
Я вижу: отразившись бесконечно
В сиянии зеркал — сияние свечей
Рождает сказку над останками пра-дней,
Сюжет которой, повторяясь, длится вечно.
Болеслав ЛешьмянБретания, сколько помню себя, для меня ассоциируется с моросящим дождем, с шумом волн, врывающихся на рваный каменистый пляж. Вечно памятные для меня цвета Бретании, серое и белое. И конечно же, aqua marina, как же еще.
Я коснулся конского бока шпорой и направился к дюнам, поплотнее закутываясь в плащ. Мелкие капли — слишком мелкие, чтобы впитываться — покрывали ткань, конскую гриву, туманили блеск металла. Горизонт выплевывал тяжелые клубы серо-белых туч, и они катились по небу в сторону суши.
Я въехал на холм, поросший островками серой, сухой травы. И вот тогда увидал ее, угольно-черную на фоне неба, неподвижно застывшую, будто статуя. Я подъехал поближе, конь тяжело ступал по тонкой корке мокрого песка, лопавшейся под копытами.
Она сидела на сивом коне по-женски, закутавшись в темно-серый длинный плащ. Капюшон был откинут на спину, ее светлые волосы слиплись и свернулись колечками от влаги. Она глядела на меня спокойным, как бы задумчивым взглядом.

От нее исходил покой. Ее конь затряс головой, зазвенел упряжью.
— Бог с тобой, рыцарь, — заговорила она, опередив меня. Голос у нее был тоже спокойный, уверенный. Такой, как я и ожидал.
— И с тобой, госпожа.
У нее было овальное, очень милое лицо, полные губы необычной формы, над правой бровью родинка или небольшой шрам в виде перевернутого полумесяца. Я огляделся. Кругом были только дюны.

И ни следа эскорта, повозки, слуг. Она была одна.
Как и я.
Она огляделась вместе со мной, ее губы тронула улыбка.
— Я одна, — подтвердила она очевидное. — И я ждала здесь тебя, рыцарь.
Ага, значит, она ожидала меня. Интересная история, я понятия не имел, кто она такая. И я не ожидал встретить кого-то на берегу, тем более кого-то, кто ждал меня.

Во всяком случае, так мне казалось.
— Ну что ж, рыцарь, — она снова повернула ко мне дышащее покоем и холодом лицо. — Поехали. Меня зовут Бранвен из Корнуэлла.
Она не из Корнуэлла. Но она и не бретонка.
Есть кое-какие причины, по которым я иногда не помню, что случилось со мной, даже в недавнем прошлом. Бывают такие вот провалы в памяти. И наоборот — иногда мне удается вспомнить события, которые, я почти уверен, никогда не имели места.

Странные вещи происходят иногда с моей головой, и конечно, временами я ошибаюсь. Но вот ирландский акцент, акцент из Тары я не спутал бы ни с каким другим. Никогда.
Понятно, что я мог бы сказать ей это. Но не сказал.
Я склонил голову в шлеме, а рукой в рукавице коснулся кольчуги на груди. Я не представился ей. У меня было право не представляться. Повернутый гербом внутрь щит у моего колена был явным — и уважаемым — знаком того, что я желаю сохранить инкогнито.

Рыцарский кодекс повсюду начал принимать характер общепринятой нормы. Правда, принимая во внимание, что рыцарский кодекс становился все более идиотским и смешным, нормальным это назвать было трудно.
— Поехали, — повторила она.
Она направила коня вниз, меж гребней дюн, по щетинистой траве. Я двинулся следом, догнал ее и мы поехали бок о бок. Иногда я даже выезжал вперед